Поиск

Комментарии

  • Чудо! Удивительная лекция! Сокровище! Царство Небесное рабу Божию Михаилу!

    Подробнее...

     
  • Чудесная лекция! Огромное спасибо! Такой подробный разбор нравственных и философских аспектов романа.

    Подробнее...

     
  • Дунаев в силу таланта Булгакова верит больше, чем в Бога.

    Подробнее...

     
  • Великолепно! Благодарю.

    Подробнее...

"Призваны в мир мы вовсе не для праздников…" Размышления над "Выбранными местами из переписки с друзьями" Н.В. Гоголя

Книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями» есть большое поучение о собирании небесных сокровищ. Но поскольку люди «от мира сего» сей мир и возлюбили безмерно, то подобные поучения у них не в чести.

Общество «Выбранные места…» отвергло. Очень немногие поняли значение этой книги.

Но особенно важно уяснить восприятие «Выбранных мест…» духовенством. Благосклонно отозвались о книге святители Филарет (Дроздов) и Иннокентий (Борисов). Безоговорочно поддержал Гоголя архимандрит Феодор (Бухарев).

Самым значительным, несомненно, следует воспринять суждение святителя (в тот период архимандрита) Игнатия (Брянчанинова), разделяемое, предположительно, и Оптинским старцем Макарием. Важнейшая мысль святителя о книге Гоголя: «Она издает из себя и свет, и тьму», — должна быть осмыслена без предвзятости.

Тьма у Гоголя в «Выбранных местах…» не в ошибках мировоззрения, но в самом часто экзальтированно-возвышенном тоне, от какого писатель так и не смог избавиться и какой способен самое правильное содержание исказить, отдалить от Православия даже. Гоголевская восторженность тона идет от претензии на духовное учительство всего народа, которому он нарочито стремится указать средства к спасению.

Если гоголевский смех проистекал часто из духа уныния, то гоголевское учительство нередко порождалось духом иной страсти — любоначалия. Ощущение собственного избранничества владело Гоголем издавна. В моменты духовного перелома оно в нем лишь усиливалось.

Периоды духовного подъема опасны: человека подстерегает прелесть, распознать которую неопытной душе трудно. Можно утверждать, что Гоголь отчасти именно прелести был подвержен.

Но довольно о тьме.

Все же свет «Выбранных мест…» одолевает тьму. Гоголь создал поистине великую книгу, какою может гордиться русская литература. В своем труде автор далеко превзошел многие и многие умы, ему современные, в попытке решения острейших вопросов русского бытия. Труд Гоголя может обнаружить многие несовершенства рядом с творениями великих Отцов Церкви — но не гордецам прогресса было презрительно морщиться и возмущаться: по их бессилию постигнуть новизну и глубину многих поднятых писателем вопросов. В сопоставлении со Святыми Отцами (а этой мерою, несомненно, и пользовался святитель Игнатий) кто не уязвим? Но совершенно иною предстает фигура Гоголя, если мы сменим систему критериев и соотношений.

Нужно согласиться также с отцом Василием Зеньковским, что книга Гоголя еще не составляет изложения целостного мировоззрения, ибо мировоззрение автора «Выбранных мест…» лишь вырабатывалось, отчего и дал он лишь черновой набросок скорее, нежели законченную систему взглядов. Впечатление целостности придает книге не системная структура, но неизменность основного духовного стремления автора, о чем бы он ни писал в каждом конкретном случае. Это духовное стремление есть стремление любви к Богу, о какой сам писатель прекрасно сказал, начиная свое «Правило жития в мире»:

«Начало, корень и утверждение всему есть любовь к Богу. Но у нас это начало в конце, и мы все, что ни есть в мире, любим больше, нежели Бога. Любить Бога следует так, чтобы все другое, кроме Него, считалось второстепенным и не главным, чтобы законы Его были выше для нас всех постановлений человеческих, Его советы выше всех советов, чтобы огорчить Его считалось гораздо важнейшим, чем огорчить какого-нибудь человека».

Вот основа всего пафоса «Выбранных мест…»

Для любого суждения, для любой оценки Гоголь устанавливает единый критерий, и этим критерием определяется пафос «Выбранных мест…» вообще:

«Кто с Богом, тот глядит светло вперед и есть уже в настоящем творец блистающего будущего».

Православной Церкви посвящены, быть может, лучшие и вдохновеннейшие строки «Выбранных мест…», — и каждое суждение писателя становится драгоценным для нас.

Соблазненная эвдемоническая западная культура утверждает: человек создан для счастья. Гоголь отрезвляюще отвергает этот постулат:

«…Призваны в мир мы вовсе не для праздников и пирований. На битвы мы сюда призваны; праздновать же победу будем там. <…>Всех нас озирает свыше Небесный Полководец, и ни малейшее наше дело не ускользает от Его взора». Не мог миновать Гоголь и проблемы просвещения, соблазн которого сильно задел русское общество, как мы помним, еще в XVIII столетии. Как истинно православный человек, автор «Выбранных мест…» проблему эту осмысляет по-православному: человека просвещает только Свет Христов.

Значительная часть книги посвящена проблеме, которая не могла не тревожить Гоголя как художника. Он размышляет о литературе, об искусстве, и эти его размышления можно назвать апологией искусства.

Главную опасность искусства он видит в праздном слове:

«Опасно шутить писателю со словом. Слово гнило да не исходит из уст ваших!»

В этом опирается он не только на учение Евангелия (Мф. 12,36-37), но и на собственный мучительный опыт.

Гоголь в искусстве видит теперь также служение — служение Христу и ничто более. Идея пророческого преображения мира им теперь оставлена. В «Выбранных местах…» автор формулирует важнейшую свою идею, в которой отпечатлелось гоголевское видение искусства (хотя конкретно он сопрягает ее с размышлением о театре): человеку необходима «незримая ступень к христианству» и таковою может стать именно искусство. Должно стать. Иначе ему не избежать праздномыслия и празднословия.

Истинная православная религиозность заключается в самом духе отношения художника к любому проявлению бытия, внешне даже никак и не связанному с религией, а также—в духе восприятия искусства по критериям истинной духовности, пусть даже это искусство и создавалось вне пределов христианства. Этому учил еще святитель Василий Великий в «Советах юношам, как получать пользу из языческих сочинений». По сути, высказываясь о пользе, какую можно извлечь из чтения языческих авторов, святитель высказывает мысль, весьма близкую рассуждению Гоголю о незримой ступени, а точнее, Гоголь следует принципу, утвержденному святителем, поскольку названное сочинение было издано в числе прочих творений Василия Великого в 20-е годы XIX века и, несомненно, привлекло внимание автора «Выбранных мест…»

Христианина не может смутить даже языческое искусство, из эстетического построения которого он также может извлечь духовную пользу для себя. Вслед за святителем Гоголь утверждал эту мысль в принципиально важном для себя рассуждении «Об Одиссее, переводимой Жуковским».

Должно еще раз повторить: совпадений между «Выбранными местами…» и святоотеческими творениями можно отметить немало. В том-то и видел Гоголь свое предназначение, работая над книгой: приобщение к церковной мудрости душ человеческих, от Церкви далеких, воцерковление культуры.

Вопрос лишь в том: каким образом осуществить это назначение, каким языком сообщить людям Горние истины — языком прямой проповеди или через посредство эстетической образной системы, то есть оставаясь чистым художником?

Все тот же вопрос, проклятый вопрос не оставлял мучить его: подвластна ли языку мирского искусства мудрость не от мира сего?

Ему казалось: в прежней своей писательской деятельности он потерпел поражение на поприще пророческого служения. Но это могло быть его личным поражением, а не свидетельством несостоятельности искусства: ведь даже в поэзии язычника Гомера заключена несомненная глубина — неужто она не доступна истинно православному художнику?

Для Гоголя решался важнейший вопрос жизни.

По материалам сайта "Minds.by"

Добавить комментарий

© 2024 Официальный сайт М.М. Дунаева