Русский педагог К. Д. Ушинский, основывавший свою систему на истинах православной веры, высказал однажды мысль глубокую: дайте человеку все материальные блага, но лишите его понимания смысла жизни — и это будет несчастный человек. Вот что поможет нам осмыслить выделенность русской классической литературы в кругу литератур мировых. «Идеалом героев, созданных Диккенсом, является хороший дом, счастливая семейная жизнь. Герои Бальзака стремятся приобрести великолепные замки, накопить миллионы. Однако ни герои Тургенева, ни герои Достоевского, ни герои Толстого не ищут ничего подобного. Русские писатели требуют очень многого от людей. Они не согласны с тем, чтобы люди ставили на первый план свои интересы и свой эгоизм», — писал турецкий критик Э. Гюней и, вероятно, лучше всех русских критиков прояснил не до конца сознаваемое нами самими.

Но вдумаемся: ведь только в отечественной нашей литературе мог появиться в прошлом веке герой, с отчаянием ощутивший:

...ах, Создатель!
Я молод, жизнь во мне крепка;
Чего мне ждать? тоска, тоска!

Материальное благополучие было изначально отвергнуто нашей литературою как цель земного бытия. Отсутствие же ясного осмысления своей жизни создавало в душе человека ничем не заполняемую пустоту, тоскливое восприятие этой жизни как бессмысленного обряда:

Несносно видеть пред собою
Одних обедов длинный ряд,
Глядеть на жизнь как на обряд
И вслед за чинною толпою
Идти, не разделяя с ней
Ни общих мнений, ни страстей.

Пушкинский герой открыл собою целое явление в литературе, с Онегиным связано появление нового литературного типа, получившего позднее название «лишние люди» (после выхода тургеневской повести «Дневник лишнего человека»).

Нынешнее школьное изучение литературы, кажется, напрочь отбило у многих желание возвращаться к тому, что было благополучно «пройдено» на уроках российской словесности, а проблема «лишних людей» представляется большинству малоинтересной, скучной, наводящей зевоту до сведения скул. Мы не сознаем при этом, что поставленные нашей литературою проблемы — из важнейших для нас, ибо то проблемы не выдуманных литературных персонажей, но вопросы, рождаемые самой жизнью во всей ее полноте. Слово «лишний» отразило внутреннее самоощущение человеком своей непричастности к этой жизни, ибо он не понимает ее целей и смысла. А что может быть важнее этого понимания?

«Пробегаю в памяти все мое прошедшее и спрашиваю себя невольно: зачем я жил? для какой цели я родился?.. А, верно, она существовала, и, верно, было мне назначение высокое, потому что я чувствую в душе моей силы необъятные... Но я не угадал этого назначения...» — вот мысль, ставшая причиною душевных терзаний многих наших литературных героев.

Проблема смысла земного бытия человека есть проблема исключительно религиозная, и решение ее может быть дано лишь на высшем, духовном уровне. Всякий носитель атеистического сознания, мужественно взглянувший действительности в лицо, отважившийся довести свои убеждения до логического исхода, не может не прийти к трагическому выводу, что жизнь его бессмысленна, ибо представляет собою случайный результат слепой игры бездушных и бездумных стихий. Цель может быть лишь у создания, одухотворенного неким Высшим Началом, осмысленного Высшим Разумом. Что есть это Начало, этот Разум — проблема нашей веры. Православие дает свой ответ на поставленный вопрос, и православные люди признают для себя такой ответ единственно истинным. Но какой бы вере ни следовать, нужно признать для начала, что только религия может дать ответ на важнейший вопрос всякого разумного живого существа: зачем я живу в этом мире, какова цель моего существования?

Беда нашего школьного изучения русской литературы в том, что религиозная по сути проблема осмысляется на более низком уровне — социальном, политическом, житейски-бытовом, — и в результате сводится к набору банальных частных идей, вовсе не утоляющих нашу жажду Истины.

А Истина-то ведь давно возвещена нам. Все ответы на важнейшие вопросы даны. Всякий же вопрошающий ныне: что есть Истина? — уподобляется известному евангельскому персонажу, смотревшему в лицо Истины и не видевшему ничего. Но сознать, духовно усвоить Истину мы не сможем, не употребив к тому тяжкого подчас духовного труда. Следование за Христом не есть праздная прогулка налегке. И каждый вопрос, каждый ответ мы должны осветить для себя собственным нелегким жизненным опытом, духовным трудом.

В том и состоит смысл пророческого служения нашей литературы: споспешествовать нам в этом духовном желании; обогащать нас опытом и знаниями, накопленными и современниками нашими, и предшествовавшими поколениями; побуждать наше сознание к решению вечных проблем; сопоставлять нашу жизнь с жизнью многих; остерегать от неправедных путей. Те же, кто ныне восстают противо пророческого призвания писателей, противятся именно этому, что обличает в них по меньшей мере духовную леность.

Да и вообще необходимо признать: постигать ответ на вопрос о смысле жизни — труд тяжкий и подчас мучительный, ибо не может не подвести нас к пониманию, насколько наша жизнь мало совпадает с подлинным смыслом ее. Все же, что может нас мучить, мы стремимся отвергнуть — и так гоним от себя все проклятые вопросы: только бы не думать, только бы не отягощать сознание и душу неотвязными сомнениями, только бы не поддаться мытарствам совести — и вот человек изобретает все новые и новые средства, позволяющие забыться каким угодно способом. Здесь и физическое опьянение, и порабощение индустрии развлечений, и одурманивание себя разного рода суетной деятельностью, и спорт, и рок-музыка, и многосерийные тележвачки, и праздная игра умов псевдомудрецов, и многочисленные оккультные обманы... Вот откуда летели и будут лететь камни во всякого пророка. Истина начинает представляться ненужной докукою, незнание Истины становится вожделенной целью.

Но проникнемся, вдумаемся все же: что хотели сказать нам творцы русской литературы, чем могут обогатить они наше сознание? Будем собирать по крупице дары их мудрости.

Обратили ли мы в свое время внимание на то, что в знаменитом внутреннем монологе Печорина, сознавшего трагическую утрату жизненной цели, Лермонтов не только указал нам главную причину этого, но и дал решение проблемы духовности, над которою ломают голову многие современные умы? «Моя любовь никому не принесла счастья, потому что я ничем не жертвовал для тех, кого любил: я любил для себя, для собственного удовольствия...» Печорин не знает подлинной любви (хотя любовь-страсть ему ведома), мужественно признаваясь себе в этом. Он не знает ни сострадания, ни жертвы — свойства любви истинной. Но — продолжим мы вслед за ним — если Бог есть любовь, то Печорин не знает и Бога. Целью его становится самоутверждение за счет других. Сломить чужую волю, чтобы упиться собственной властью над ближним — эта ложная цель увлекает его на время, но натура его достаточно сильна, чтобы он смог ощутить недостойность подобной цели. Здесь нужно заметить, что мужественное сознание правды предполагает незаурядность характера, и все так называемые «лишние люди» этим всегда отличаются. Но незаурядность натуры, сила характера, даже напряженная внутренняя жизнь еще не есть подлинные проявления духовности. Это понятие треплется ныне на всех печатных страницах, понимаемое как интеллектуально-эмоциональная жизнь индивида, хотя духовность может быть осмыслена лишь на религиозном уровне. Высшим критерием духовности является следование двуединой заповеди — любви к Создателю и Его творению — человеку. При всем богатстве внутренней умственной и эмоциональной жизни люди, подобные Печорину, бездуховны, ибо безбожны. Они, как и лермонтовский герой, способны нести ближним лишь страдания и гибель. Попытки постижения неких начал, возвышающихся над суетою повседневного существования, ограничиваются у Печорина болезненным любопытством к проблемам рока и склонностью оправдать себя произволом фатума.

Но не заключается ли смысл жизни в активной общественной деятельности, пусть и вне религии, как о том проповедовали многие мудрецы? Русская литература исследовала и эту проблему. Герцен, наблюдая характер Бельтова в повести «Кто виноват?», и Тургенев, с некоторым недоумением и сожалением взирая на главного героя романа «Рудин», пришли к печальному выводу (может быть, неожиданно и для самих себя), что человек, не сознающий ясно цели бытия, фатально не способен к подлинной деятельности и в сфере социальной. Но что стоит за этим и кто же поистине виноват, ни Герцен, ни Тургенев выявить поначалу не смогли — они лишь обозначили новый поворот проблемы. Ближе к истине оказался милейший Илья Ильич Обломов, взиравший на всю так называемую общественно-активную деятельность как на пустую суету, уводящую от Истины: «Все, вечная беготня взапуски, вечная игра дрянных страстишек, особенно жадности, перебиванья друг друга, дороги, сплетни, пересуды, щелчки друг другу, это оглядывание с ног до головы; послушаешь, о чем говорят, так голова закружится, одуреешь». Признаем, что слова Обломова звучат в наши дни весьма злободневно. На Обломова мы взираем обычно как на совершенное воплощение лентяя, бездельника, порожденного пороками крепостной системы. Именно так понимал этот характер Добролюбов, увлекший за собою и всю критику и литературоведение. Но Обломов — не заурядный лодырь: он не желает действовать, ибо не видит смысла в действии, задавая все тот же сакраментальный вопрос «лишнего человека»: «Для чего же мучиться весь век?» Разумеется, Обломову «повезло» с социальным происхождением: не желает участвовать в бесплодной суете, так и не станет, а для необходимого всегда сыщется «Захар и еще триста Захаров». Социальные условия способствовали бездеятельности, но не порождали ее. Коренная причина все та же — отсутствие понимания одухотворяющей все деяния высшей цели.

Но, может быть, забота о хлебе насущном заставила бы человека по-иному жить и действовать, иначе и осмыслять свою жизнь? Ответ дал Тургенев в романе «Отцы и дети». Евгений Базаров, обладавший активной жизненной энергией, которому казалось, будто все в жизни ему окончательно известно и понятно, впадает в конце концов в безнадежную рефлексию, подобную печоринской, хотя и выражает ее он не столь изящно: «А я думаю: я вот лежу здесь под стогом... Узенькое местечко, которое я занимаю, до того крохотно в сравнении с остальным пространством, где меня нет и где дела до меня нет; и часть времени, которую мне удастся прожить, так ничтожна перед вечностию, где меня не было и не будет... А в этом атоме, в этой математической точке кровь обращается, мозг работает, чего-то хочет тоже... Что за безобразие! Что за пустяки!» Перед нами — характерный образец работы непросветленного сознания. Мощный ум Базарова блуждает во тьме своих безбожных идей. Именно это заставляет его отринуть идеал общественного служения ближнему: «А я и возненавидел этого последнего мужика, Филиппа или Сидора, для которого я должен из кожи лезть и который мне даже спасибо не скажет... да и на что мне его спасибо? Ну, будет он жить в белой избе, а из меня лопух расти будет; ну, а дальше?»

А дальше — ничего. Дальше даже не молчание, но безмолвие. И полная пустота. Вот и обозначен логический исход безбожного осмысления жизни, ясно указан тупик, в который оно заводит и из которого нет выхода. Люди, подобные Базарову, находят в себе силы мужественно довести до конца свои рассуждения, но за этим концом может последовать и конец физический. Смерть Базарова, представляющаяся внешне нелепой случайностью, поистине становится закономерным завершением жизни, утратившей смысл. Сколько бы ни билась атеистическая мысль, она, если не будет лукавить, не в состоянии обойти, избежать, не заметить этого «лопуха» — как единственного итога всего бытия человека.

Образ Базарова — своего рода вершина в развитии литературного типа «лишнего человека». Дальнейшее движение возможно лишь по нисходящей. «Лишний человек» превратился в «подпольного человека», одержимого ненавистью ко всему миру. «Парадоксалист», герой повести Достоевского «Записки из подполья», опускается до грубейшего индивидуализма, видит в ничем не ограниченном своеволии идеал и высшую мудрость земного существования, страдает сам и приносит страдания другим.

Но нередко, когда мысль заходит в тот или иной тупик, человеческий рассудок находит иллюзорный выход, строя рассуждения примерно таким образом: нам кажется, будто перед нами тупик, но то лишь от недостатка наших знаний, поэтому следует продолжить научное познание мира, и выход из тупика обнаружится сам собою. Вообще-то порочность абсолютизации научного типа мышления обнаружил все тот же Базаров, но урок его не пошел впрок — и заблуждение продолжает жить до нашего времени. Между тем все точки над «I» расставил еще А. П. Чехов — в повести «Скучная история», раскрыв подлинную трагедию научного осмысления бытия. Герой повести, выдающийся ученый, приходит в конце жизни к безнадежному выводу: «В моем пристрастии к науке, в моем желании жить... и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы это в одно целое. Каждое чувство, каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях... даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или Богом живого человека.

А коли нет этого, то, значит, нет и ничего.

При такой бедности достаточно было серьезного недуга, страха смерти, влияния обстоятельств и людей, чтобы все то, что я прежде считал своим мировоззрением и в чем видел смысл и радость своей жизни, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья».

Наука оставляет человека бессильным перед жизнью, не дает истинного постижения бытия. Высшие цели, без осмысления которых жизнь человека становится бессодержательной, научному познанию неизвестны, они обретаются лишь на духовном уровне. Нередкая уловка, к которой прибегают иные умы, сводится к рассуждению, что жить надо ради самого процесса жизни, не заботясь о неких возвышенных смыслах. Прекрасно ответил на это Чехов: «Кто искренне думает, что высшие и отдаленные цели человеку нужны так же мало, как корове... тому остается кушать, пить, спать ипи, когда это надоест, разбежаться и хватить лбом об угол сундука». Осознать это важно: отрицательный опыт — тоже опыт, он имеет свою безусловную ценность, заставляет искать иной путь, не завершающийся тупиком.

К несчастью сложилось так, что в нашем столетии русская литература надолго перестала быть для человека опорою в его исканиях — вначале добровольно, затем и вынужденно. Писатели «серебряного века» (предреволюционного десятилетия) впали в соблазн псевдодуховности — но то предмет особого разговора; в литературе же соцреализма проблема поисков смысла жизни оказалась под запретом. Проблемы как бы и быть не могло: жизненная цель отождествлялась с участием в революционном преобразовании действительности. Как писал позднее с иронией А. Твардовский: «Ясна задача, дело свято. С тем к высшей цели прямиком».

Стоило, однако, ослабнуть идеологическим вожжам, как тень «лишнего человека» снова обозначилась в нашей словесности. Вначале это были так называемые «звездные мальчики» и «розовские мальчики», ищущие герои молодежной литературы периода «оттепели». Они принесли тревогу первых сомнений, несогпасия с казалось бы раз и навсегда установленными истинами. Официозная критика забеспокоилась. И напрасно, по правде говоря: «комиссары в пыльных шлемах» продолжали оставаться идеалом для молодых мятущихся героев, отвергавших лишь рутину, шаблоны, казенщину, но не основы официальной идеологии. «Звездные мальчики» хоть и искали, но ничего найти так и не смогли. Гораздо опаснее были идеи драматурга Вампилова, который вновь утвердил «лишнего человека» одним из главных героев нашей литературы.

Проблема поиска смысла жизни стала самой больной проблемой всего нашего времени. Одни истины, прежде казавшиеся незыблемыми, ныне справедливо отвергаются как фальшивые, другие, на которые человек может опереться, еще не обретены вновь. Есть и опасные поползновения отвергнуть всякий поиск истины, утвердить плюралистическое многобожие и хаос идей, сведенных с разных уровней в одну плоскость. Материальное благополучие вновь объявляется альфой и омегой всей земной премудрости. Предаются забвению пророчества русских писателей. Но это не проблема только литературы — сама жизнь требует ответа. Совсем недавно (17 января 1991 г.) опубликовано в «Комсомольской правде» письмо четырнадцатилетнего школьника:

«Мы будем проклинать нынешнее время так же, как вы теперь Сталина...
Я не знаю, куда мне идти после школы. Я никем не хочу быть. Я вообще ничего не хочу.
Люди!!! Вы все сетуете, что пусто в магазинах. А кто-нибудь из вас побеспокоился: почему пусто в человеческих душах?»

Пустота души — в незнании истинной цели жизни. Мы возвращаемся все к одному и тому же. Неужто и этот крик не будет услышан?

Но кто может ответить? Ответ может прозвучать только там, где пребывает Истина, — в Русской Православной Церкви. Церковь и человек должны решительно делать шаги навстречу друг другу. Человек должен принести Церкви свою жажду веры и знания. Православие даст ему полноту духовности. Литература же обязана стать опорою для человека в его исканиях.